Сказал это Диего, эдак, свысока, через губу, встопорщив свои кабальерские усики, а Рамона вообще ни слова не произнесла и сидела отвернувшись, только при этих словах взглянула ему в лицо презрительно — он хотел вспылить, уже набрал воздуха в грудь для гневной и оскорбительной тирады, хотел сказать что «не на того напали» и «кто ещё тут слабак», — а потом вспомнил, что все основания у Диего были считать, что как раз так дела и обстоят: была, была как-то в кабаке в этом свалка, дрались две перепившие компании, и Диего по долгу службы вписался, и ещё трое из зала на его стороне, просто типа нормальные спокойные мужики — а он, конечно же, не вписался, нафиг надо в чужие разборы вникать, потом крайним будешь; я ни с кем не блокируюсь, я сам по себе, идите нахер… сидел в стороне, смотрел; по идее, по концепции вообще бы надо было уйти, да дрались прямо у двери.
Трое на Диего насели, опасно, тот дрался как лев, даже Рамона вписалась, отоварила кого-то бутылкой по черепу; и вообще всё было, ну, почти как в кино, в вестерне с кабацкой, вернее салунной дракой, только всё было взаправду, и он, Серго, хотя и дубинка была при нём, мог бы, наверное, быстро переломить ситуацию, но это же… да нафиг надо! Не, Диего нормальный пацан, конечно, но вписываться… за кого бы то ни было… данафигнадо! Вот и он теперь… аналогично. Хотя с Кокарем у него как бы вооружённый нейтралитет, те его уважают, больше за характер, не связываются, и мог бы словечко замолвить… только теперь и ему «нафигнадо». Он так это тогда и понял. Отсиделся, называется, в сторонке… Вспомнил тогда своё и «В мои планы не входит быть удобрением», и «Мне всё равно, я только о себе думаю». Вот и Диего не стал за него вписываться, зачем ему…
Думал переехать в другой район, не ходить больше в «Рассвет»; потом догадался — не выход. И денег уже было не так густо, чтобы мотаться по городу, и найдут и в другом районе, да и, как он понял, в другом районе найдётся обязательно и своя гоп-компания, живущая за счёт таких вот заезжих мувских, неместных лохов; а то, что он сам лох он уже и не сомневался, это же надо было косяк такой упороть — свалить из Мувска в совершенно чужой для него Оршанск, стать тут «дичью»… А что делать-то оставалось! — в Мувске-то, судя по ТВ, вообще край; не в леса же, в шалаш, простату себе отмораживать, спя на земле, как Лавер; или в деревню вонючую, как Вовчик с другом… хотя сейчас и это казалось уже не такой и глупой затеей. Поджениться к какой-нибудь деревенской бабёнке, к селянке какой, доярке — а что, парень он молодой, здоровый, видный… только, небось, дофига таких желающих «поджениться-подселиться» уже, тем более сейчас, когда уборочная проходит, знай, набивай погреба, да зима на подходе.
Выручила тогда только беда: банк, в котором арендовал ячейку, в которой, хваля себя за предусмотрительность, хранил свои основные деньги, внезапно при очередном посещении встретил запертой дверью и пространной портянкой сообщения на двери, из которой он понял, что вплоть до особого распоряжения Районной Администрации, а вернее, «до полной победы над мувским империалистическим правительством и установлением подлинно народной власти» все вклады, ровно как и доступ к банковским ячейкам, объявляются «на карантине». И подпись: «Районный штаб Верного Вектора». И адрес — типа приходи, жалуйся.
Что это такое «на карантине» он умом понял, но сердцем так принять и не смог: что его сбережениями, накопленными за годы не такой уж лёгкой и приятной спекулянтской деятельности в Мувске, теперь распоряжаются какие-то отморозки; он не сомневался, что сейфовые ячейки сейчас все повскрывают; хорошо ещё, что все документы на квартиру, на гараж он накануне, как по наитию, из ячейки-то забрал…
Когда кокаревская компания уяснила, что он не придуряется, а, в самом деле, теперь, по сути, нищий, они потеряли к нему интерес… Правда, пока они это уяснили, пришлось пройти через пару неприятных сцен… пришлось засунуть гордость в подобающее ей у нищего место и не отвечать на наезды и, скажем честно, пощёчины. Но денег-то реально не было, и Кокарь со своей гоп-компанией поняли, что он вовсе не жилит и не придуряется. И отстали. До времени, разумеется.
Стало совсем плохо в бытовом плане: квартирная хозяйка, Нюра, стала наезжать за неоплаченный период, и затыкалась только в дни, когда он, собрав все свои силы и, поборов отвращение, жёстко трахал её — жирную скотину. Кушать, как он привык, хорошо и разнообразно, стало очень дорого; он не рассчитывал на такую дороговизну, когда уезжал «на отсидеться», и не рассчитывал, что это всё так затянется; пришлось даже заложить за долг свою бэху, последнюю надежду на резкий рывок куда-нибудь… настали совсем плохие времена, но он не подавал виду, он верил в свою звезду — и она не подвела: пересёкся пару дней назад с этими вот троими приезжими. Что они не мувские и не оршанские он понял сразу, да они и не скрывали, что они из другого государства, бывшего когда-то союзным; но это была спаянная хорошо вооружённая группа, и прибыли они сюда, в Оршанск, не просто так, а с конвоем, со своим конвоем: машины сопровождения и два грузовика, тяжело гружённых: вино в бочках — вот это вот, что сейчас и пьём, хороший коньяк, стройматериалы, импортное дорогое оружие, патроны, обмундирование, полицейская снаряга — и всё это они намеревались менять на топливо, с которым в Оршанске было ещё не то что легко, но всё же полегче, чем в других регионах и в Мувске.
Как Серго понял, у себя там, в своей маленькой столице, они уже подмяли власть под себя, и сейчас «осуществляли экспансию», пока — товарную.
Старший у них, Влад, чернявый, похожий на молдаванина мужик с чёрными же и блестящими, как только что из банки маслины, глазами, так и сказал: «мы, мол, сейчас тут осмотримся, поглядим, кто чем дышит, найдём завязки с местной властью — и «построим товарный мост», к взаимному удовольствию и выгоде. Вот «искать завязки» Серго тут и подрядился, поставка вина в «Оршанский рассвет» было его первой тут успешной коммерческой посреднической операцией; получив комиссионные он смог рассчитаться с Нюркой и, хотя б, неделю не заставлять себя втыкать свой хер в её рыхлое тело. Да и отожраться б не мешало. Последние недели один только вид пельменей вызывал у него голодные спазмы.
ОСОБЕННОСТИ ГОРОДСКОЙ КОММЕРЦИИ В БП-ПЕРИОД
Шёл домой, пешком, благо было не особо далеко, а комендантский час с Оршанске был чисто номинальным — не наказывали, просто не рекомендовали шляться в сумерках. Шёл, вдыхал полной грудью свежий вечерний воздух, думал о делах.
Еле удалось отвязаться от Гренадёра. Какой-то он дёрганый стал, суетливый; не как раньше в лесу, был важно-вальяжный. Говорит много, и всё больше не по делу. Владимир думал, что он будет что-нибудь выспрашивать, но тот всё больше про себя, любимого, про то какой он удачливый да как жить надо — ага-ага, по нему и видно что «понял жизнь» — собачка на побегушках.
Оно и на самом деле так выглядело: пока трое пришлых что-то там у себя за столиком решали, а Гренадёр распинался тут перед Владимиром, из стайки полууголовников отделился один субъект, невысокого роста, щуплый, с нагловатым взглядом; пошёл к дверям, и, что характерно, глянул на Серго, пощёлкал пальцами в воздухе типа привлекая его внимание и тот, и в самом деле, замолк со своими излияниями, встал, ссутулился и двинулся за ним на выход, хотя до этого, казалось, был всецело увлечён изложением Владимиру своей «теории» про «отсидеться и невмешиваться». Но, видимо, следил краем глаза за той гоп-компанией; что он опасается их Владимир сразу понял; да и, когда Гренадёр, внезапно замолкнув, двинулся на выход за парнем в кожаной куртке, он вдруг обронил совсем уж непонятную, невнятную фразу:
— Если меня, допустим, убьют, я особо сильно переживать не буду…
Чёрт его знает, вроде, как и не пил он, и пьяный не был, и вроде как не дурак; только своеобразный сильно. Надо от него держаться подальше, — думал Владимир, — Очень он ненадёжный, так и прёт от него тщательно скрываемой трусостью, — а последние инциденты в деревне научили Владимира доверять интуиции. Вот не нравился же Витька с самого начала, — надо было его если не грохнуть, то уж под любым предлогом не брать с собой в деревню! Так и с этим, с Гренадёром — ну есть в нём что-то гнилое, в нутре, — такой от трусости сдаст кого угодно, хоть друга, хоть маму родную — сам же декларирует: «Я сам по себе». Гнилушка трухлявая. А вот с Диего и с Рамоной нужно будет познакомиться другой раз поближе, они тут почти что местные, все «заположняки» знать должны, могут быть полезны; да и отзывались об этой парочке, что знавший их Гренадёр, что хулиганистый Витёк, вполне уважительно, что в принципе можно было рассматривать как перекрёстную проверку опросом в первом приближении… и взгляд у Диего такой нормальный, уверенный, не как бегающие глазки Витька или трусоватый вид Гренадёра.