Как пядь за пядью… — но потом решил не пережимать. Чувство меры — это ведь очень важно. И в жизни и на сцене. Впрочем, что есть жизнь? Та же сцена, лишь рознится объём зрительного зала…

— Марья Валерьевна убилась??! — вскрикнул чей-то, старушечий, голос. И все замолчали.

Староста говорил скупо и скорбно, но при этих словах по его щекам потекли слёзы. Все поражённо молчали. Староста плакал. Он не закрывал лицо, он смотрел то на односельчан, то как бы с упрёком поднимал лицо к сумрачному небу, — а по лицу потоком струились слёзы.

Все молчали. Страшно было смотреть, как молча, не всхлипывая, плачет серьёзный, уважаемый в деревне человек, мужчина.

Это было несложно. Плакать по желанию, когда нужно, Артист научился ещё в театральном институте. Для работы это было нужно; иногда помогало и в жизни — вот в таких вот обстоятельствах. Важно было не переиграть. Очень важно на сцене чувствовать зрителей, чувствовать когда паузу нужно прервать. Он и был сейчас на сцене, он чувствовал. И потому он, ещё раз взглянув на небо, повернулся и ушёл обратно в помещение. Молча.

Внутри довольно ворохнулся Дьявол. Он не питался душами убитых, нет. Глупости всё это. Нет никаких душ. Он питался эмоциями. И сейчас, когда буквально от нескольких слов потрясение и страх сковало людей, всех людей в зале, тьфу, то есть на площадке, сильнее чем вид трупов и крови; когда буквально несколько слов вызвали такой шквал эмоций — это было почище, это было «питательнее» чем… чем перерезать горло уже приготовленной жертве, наслаждаясь её ужасом и беспомощностью. Да, несомненно, это было питательнее. За счёт массовости, чёрт побери. Очень, очень… сильно! И приятно. Надо будет подумать над этим.

Зайдя за дверь, Артист достал платок и сильно потёр глаза — нужно чтобы были красные.

— И эта… — раздалось на улице, — Эта… Костьку моего никто не видел?.. Ведь не пришел вчера, паразит, ночевать!

— И Костька, что ли?..

— Спит, небось, где… но тута не пришёл…

— Морожин бы не проспал, нет…

— А правда, где Костька??

И голос Хронова:

— Я его вчера поздно на улице встретил. Попёрся в школу за какой-то надобностью на ночь глядя. Или в лес…

— Что ему бы в школе или в лесу ночью делать-то??

— … его могли вот эти вот чурки ночью и прирезать. В лесу. Они же рыскали тута.

— И очень просто!..

— Боже мой, боже мой, божемой…

В общем, спектакль удался, Артист был доволен собой. А этих — этих потом, как Громосеев приедет, сольём куда-нибудь. В Никоновку или в Оршанск. В ихнее ГеПеУ. А то этот, татарская морда, ещё угрожать надумал!

— Что насчёт Надьки думаешь? — снова спросил Владимир друга, — Могла она?

— Да ни в жизнь! Никогда не поверю!! Я же тебе говорю: на днях ещё подговаривала меня вместе сбежать в Оршанск, типа, у неё есть с чем! Планы всякие строила.

— Да. Вообще непохоже на Надьку. Случайность какая?

— Да какая нахер случайность, если повесилась? Бабка в погреб — это как случайность ещё проходит, а если повесилась — какая нахер тут случайность-то??

— Тихо, Вовчик, тихо, не кипятись, рана откроется. Температура, не? Пить будешь?.. Это я так, мысли вслух. Что ж тогда…

— Осмотреть бы её надо. Надьку. Осмотреть. Не верю я в суицид. Не-ве-рю!

— Юрист этот скользкий, говорят, осматривал.

— Юрист этот при старосте, я смотрю, состоит! Мало ли что он осматривал! Вот если бы Вадим! Или я. Или вместе с Вадимом… завтра! А, чёрт, это надо было сразу — теперь поздно!

— Лежи давай. Что бы ты там увидеть мог?

— Ну как чо? Есть всякие моменты… Если, к примеру, человек повесился — то посмертно у него вся мускулатура расслабляется, сфинктер тоже, ну и…

— И что?

— Описывается. А раз повешен — значит моча должна быть не только на нижнем белье, но и под висящим телом. Если его уже не мёртвым повесили. Опять же форма стронгуляционной борозды. Она при удавлении…

— Ты что, думаешь её повесили?

— Ну не сама же! Чтоб Надька?? Да ни в жизнь!!

— Кто же мог?.. ну, собственно, кто? Кто к мадам Соловьёвой подход на нас сделал? А?

— Хронов? Данунах. Хлипкий он. Если только не один.

— Мог и не один…

— Ещё это — где, говорит, повесилась? В сарае? На чём? На балке если — можно посмотреть, вдруг есть борозда. Если тело на верёвке в висячее положение затягивали, за верёвку, значит — должна остаться борозда по дереву. Если по металлу — должна взлохматиться верёвка. При просто повешении такого не бывает. Опять-таки с чего вешалась — чурбак там, или табуретка… У нас первую помощь при суициде судмедэксперт вёл, он много что рассказывал. Случаи разные…

— … только вот нафига? Чем бы ему, вернее, им, Надька-то мешала? А что тут несколько человек, я практически не сомневаюсь. Мадам бизнес-тренерша ещё.

— … и бабка — в подпол. И Морожин — пропал. А?

— Да. Старик, давай рассуждать логично…

На улице заверещала ночная какая-то птица, Владимир рефлекторно подвинул лежащий рядом автомат. Дежурства ночью организовывать не стали, положившись на каменные стены и дверь. Ну и, главным образом, на автомат. В основном на автомат, конечно.

Ночёвка на новом месте создавала некую непривычную атмосферу: ночь… через редкие разрывы туч луна иногда бросает невнятный свет на старую церковь напротив, за которой, они знали, лежали рядком трупы убитых бандитов, а в самой церкви — тела общинников. Несколько женщин, запершись там изнутри, готовили их к погребению. Где-то поблизости, возможно, шастали остатки разбитой банды, бродили неприкаянные души мадам Соловьёвой, Ромы, Морожина, Надьки, бабки… Но друзьям некогда было погружаться в атмосферу триллера, они мучительно пытались выстроить логичную последовательность событий в деревне, чтобы решить как вести себя дальше. И кого опасаться в первую очередь.

Хронов. Его шайка — трусливые, но, как и гопники в городе, опасные своим числом, единоначалием и озлобленностью. Староста со своей «пристяжью» — юристом и журналистом. Громосеев с «зондеркомандой» из Никоновки. Остатки гастеров в лесу. Возможно — ещё какие-нибудь бандиты, которых сейчас, с отсутствием кормёжки в городе, в лесах становилось всё больше. Кто наиболее опасен, от кого ждать удара? Всё зыбко, мутно, неясно…

— Вот смотри. Проф всегда говорил — и папа, кстати, тоже, — что если правильно выстроить цепочку событий и уловить их взаимосвязь, то скорее всего и решение само найдётся. Вот смотри, строим: мадам Соловьёва… кому она мешала?

— Да никому, в общем то. Тупая самодовольная дура.

— Ладно. Пусть никому. Но у кого на неё зуб был?

— Уууу. У многих. Она ж наглая была, старалась опустить всех… У тебя зуб на неё был — помнишь, ты рассказывал как с ней поцапался?

— У Андреича ещё. Я-то что. А он с ней крупно тогда зарубился. Но потом, правда, извинился. Может ещё кто.

— Потом Рома. Пропал. В отличии от мадам, Рому так и не нашли. Как он пропал, кому это надо было?

— Ну, это просто. Вместе с Ромой деньги пропали. Золото, в смысле. Он же всё на себе таскал, жлоб. Помнишь — хвастался?

— Помню. С Ромой действительно проще. В смысле ясно за что и почему. Но кто знал про золото? Мы — он проболтался. Его домашние. И… и тот, кому он золото на доллары менял — помнишь, у него в последнее время новенькие сотки и полтинники американские появились? Вот. Ну, ещё Кристина, например, могла кому проболтаться.

— Потом Надька… тут совсем непонятно.

— Ну, давай подумаем. Ты говорил, что Надька тебя уговаривала в Оршанск сматываться, что что-то ей тут, в деревне, неуютно стало. Почему? Вроде как с Мэгги подружки — а Мэгги и рядом с продуктами, и со старостой мммм… в хороших отношениях, так скажем. Что бы у Надьки вдруг тут незаладилось?

— Ну? Что?

— Надька с тобой стала зажигать. Откровенничать даже. А дальше цепочка: ты — Мэгги — староста. Могла она через Мэгги что-то о БорисАндреиче узнать эдакое… а?

— И появилась вероятность что мне передаст? Нннну… Вообще она про Андреича говорила что-то, невнятно и неконкретно что-то, но негативно. Что что-то с ним нечисто… Давай-давай, Вовка, копай дальше, интересно! Я тоже раньше любил детективы читать, а тут форменный детектив. Аввв!! Сука, больно… Ничо-ничо, это я неудачно повернулся. Щас я… Блин, представляю как завтра болеть станет. Хорошо ещё антибиотики пока есть. Ну, давай дальше!